БЕЗОПАСНОЕ ОБЩЕСТВО И ОПАСНЫЙ БОГ
Несколько лет назад я оказался в тюрьме для пожизненно заключенных в качестве радиокорреспондента, и в мои задачи входило задать кое-какие вопросы обитателям камер и записать их ответы на диктофон. Я долго думал, о чем спросить этих людей, находящихся здесь долгие годы из-за того, что они совершили и за что так жестоко теперь расплачивались. И, решив, что они были лишены в нынешней своей жизни многих вещей, но только не времени для раздумий, я остановился на двух «бытийных» вопросах: во-первых, в чем, по их мнению, смысл жизни, и во-вторых, что такое счастье. И вот я иду от камеры к камере, поднося микрофон к решетке, вижу, как подходят ко мне люди, вижу их глаза, их напряженные лица, их желание ответить, и… не слышу ответа. Оказывается, никто из пожизненно заключенных эти вопросы себе не задавал. Ни разу. Несмотря на обилие времени и сломанную преступлениями жизнь. Несмотря на страшную кару. Один из них метнулся куда-то вглубь камеры, ошеломленный и обозленный тем, что не может найти слов для ответа, потом вернулся, отстранил товарища и снова попытался что-то сказать в микрофон. И снова не смог.
Людям, находящимся здесь, эти вопросы не приходили на ум. Им было не до них. Но почему? Неужели им была безразлична их жизнь?
И еще одна вещь меня поразила, наверное, по контрасту с отсутствием в камерах самых необходимых вещей, — в каждой из них работал телевизор.
А жажда Бога, жажда жизни оказалась у этих людей перекрытой.
Мы жаждем жизни. Мы жаждем любви. Особенно в юности. Мы способны остановить свой взгляд на небе и пережить не поддающееся описанию чувство бесконечной и радостной тайны мира, в ответ на которую внутри нас отзывается тайна, родственная этому беспредельному звездному пространству. Не все называют этот контакт с мировой глубиной переживанием Бога, но почти все ощущают жажду этого контакта. В любви, в отчаянном молодечестве, в странной песне души, в желании обнять целый мир, в музыке. Даже в пьянстве, даже в наркотиках — человек, утратив подлинные ориентиры и перспективу, стремится прикоснуться к свободе, к самоотречению, к иному. И погибает от этого. Мы все сделаны из «божественного вещества», оно — наша истинная природа, оно и есть мы. Однажды один очень глубокий человек сказал мне: человеческое сердце создано бесконечным и ничем конечным поэтому не может удовлетвориться. И я согласился с этим. Но человеческое сердце может быть обмануто, может быть заворожено, может быть загипнотизировано. Чем? Бесконечным потоком конечных вещей. И как только человек ставит на общепринятые ценности, он попадает в гипноз. Потому что все общепринятые ценности — конечны. Поразительно, но даже в церкви, имеющей дело с бесконечным, человек должен проделать свой собственный путь, ориентируясь, конечно, на знания и опыт других, но все же находя, порой мучительно, свои собственные уникальные ответы на те вопросы, которые ставит перед ним его жизнь верующего. Как только он решил, что знает, как жить, и знает Бога, он останавливается в развитии. Потому что знать (в интеллектуальном, словесно выраженном значении этого слова) можно только конечные вещи — Бога знать нельзя. Бог — это всегда новое, это всегда кризис, всегда то, с чем еще не сталкивался, про что нельзя сказать: я знаю, как Он поступит. Бог — опасен. Когда Библия пишет о познании Бога или истины, она имеет в виду совсем другое: не словесное, не интеллектуальное познание, а встречу бесконечного в человеческом сердце с тем бесконечным, что мы называем Богом. Встречу и единение.
Каждый из нас состоит словно бы из двух людей. Один человек — это наше эго. Оно живет вещами зачастую невероятно увлекательными, но всегда конечными: словами, мыслями, инстинктами, неудовлетворенными желаниями, памятью (сберегаемой информацией о чужих словах и представлениях, которые мы почему-то считаем своими). Эго — это пища и строительный материал для любого матричного государства (а разве другие бывают?), заинтересованного в своем существовании куда больше, чем в счастье и жизни отдельного своего гражданина. Для такого государства эта жизнь — только...
Несколько лет назад я оказался в тюрьме для пожизненно заключенных в качестве радиокорреспондента, и в мои задачи входило задать кое-какие вопросы обитателям камер и записать их ответы на диктофон. Я долго думал, о чем спросить этих людей, находящихся здесь долгие годы из-за того, что они совершили и за что так жестоко теперь расплачивались. И, решив, что они были лишены в нынешней своей жизни многих вещей, но только не времени для раздумий, я остановился на двух «бытийных» вопросах: во-первых, в чем, по их мнению, смысл жизни, и во-вторых, что такое счастье. И вот я иду от камеры к камере, поднося микрофон к решетке, вижу, как подходят ко мне люди, вижу их глаза, их напряженные лица, их желание ответить, и… не слышу ответа. Оказывается, никто из пожизненно заключенных эти вопросы себе не задавал. Ни разу. Несмотря на обилие времени и сломанную преступлениями жизнь. Несмотря на страшную кару. Один из них метнулся куда-то вглубь камеры, ошеломленный и обозленный тем, что не может найти слов для ответа, потом вернулся, отстранил товарища и снова попытался что-то сказать в микрофон. И снова не смог.
Людям, находящимся здесь, эти вопросы не приходили на ум. Им было не до них. Но почему? Неужели им была безразлична их жизнь?
И еще одна вещь меня поразила, наверное, по контрасту с отсутствием в камерах самых необходимых вещей, — в каждой из них работал телевизор.
А жажда Бога, жажда жизни оказалась у этих людей перекрытой.
Мы жаждем жизни. Мы жаждем любви. Особенно в юности. Мы способны остановить свой взгляд на небе и пережить не поддающееся описанию чувство бесконечной и радостной тайны мира, в ответ на которую внутри нас отзывается тайна, родственная этому беспредельному звездному пространству. Не все называют этот контакт с мировой глубиной переживанием Бога, но почти все ощущают жажду этого контакта. В любви, в отчаянном молодечестве, в странной песне души, в желании обнять целый мир, в музыке. Даже в пьянстве, даже в наркотиках — человек, утратив подлинные ориентиры и перспективу, стремится прикоснуться к свободе, к самоотречению, к иному. И погибает от этого. Мы все сделаны из «божественного вещества», оно — наша истинная природа, оно и есть мы. Однажды один очень глубокий человек сказал мне: человеческое сердце создано бесконечным и ничем конечным поэтому не может удовлетвориться. И я согласился с этим. Но человеческое сердце может быть обмануто, может быть заворожено, может быть загипнотизировано. Чем? Бесконечным потоком конечных вещей. И как только человек ставит на общепринятые ценности, он попадает в гипноз. Потому что все общепринятые ценности — конечны. Поразительно, но даже в церкви, имеющей дело с бесконечным, человек должен проделать свой собственный путь, ориентируясь, конечно, на знания и опыт других, но все же находя, порой мучительно, свои собственные уникальные ответы на те вопросы, которые ставит перед ним его жизнь верующего. Как только он решил, что знает, как жить, и знает Бога, он останавливается в развитии. Потому что знать (в интеллектуальном, словесно выраженном значении этого слова) можно только конечные вещи — Бога знать нельзя. Бог — это всегда новое, это всегда кризис, всегда то, с чем еще не сталкивался, про что нельзя сказать: я знаю, как Он поступит. Бог — опасен. Когда Библия пишет о познании Бога или истины, она имеет в виду совсем другое: не словесное, не интеллектуальное познание, а встречу бесконечного в человеческом сердце с тем бесконечным, что мы называем Богом. Встречу и единение.
Каждый из нас состоит словно бы из двух людей. Один человек — это наше эго. Оно живет вещами зачастую невероятно увлекательными, но всегда конечными: словами, мыслями, инстинктами, неудовлетворенными желаниями, памятью (сберегаемой информацией о чужих словах и представлениях, которые мы почему-то считаем своими). Эго — это пища и строительный материал для любого матричного государства (а разве другие бывают?), заинтересованного в своем существовании куда больше, чем в счастье и жизни отдельного своего гражданина. Для такого государства эта жизнь — только...
Комментариев нет:
Отправить комментарий